Одинокий человеческий голос (монолог Людмилы Игнатенко) /

а вот этот короткий отрывок из Чернобыльской молитвы Светланы Алексиевич сложно. Во времена Толстого человечество ведь не знало что такое радиационная боль, боль человеческого тела разрушающегося на клеточном уровне от острой лучевой болезни. Не знало той степени ответственности при которой один рядовой офицер, инженер, пожарный отвечает буквально за всю планету, за всё человечество или как минимум за миллионы жизней. Не знало столь бездушного, беспощадного и страшного врага как вышедшая из под контроля сложная техника и радиация.
Людмила Игнатенко это жена пожарного Василия Ивановича Игнатенко который участвовал в тушении пожаров на Чернобыльской АЭС, вместе с другими героями - пожарными, инженерами, работниками станции. Который ушёл туда где свирепствовало пламя, где валялись куски графита и фрагменты тепловыделяющих элементов, где раскалённый битум прилипал к сапогам. И главное где было мощнейшее, несовместимое с живым радиоактивное излучение. Как и другие он получил 4 смертельных дозы облучения и умер в 6 й радиологической больнице в Москве. Но первым ликвидаторам удалось ценой своей жизни локализовать аварию и не допустить ещё больших разрушений на станции со всеми вытекающими последствиями........
В этом монологе поражает мгновенный переход от абсолютного счастья, к абсолютному, невыразимому и вечному горю. Людмила и Василий только поженились, они ждали ребёнка, девочку: "Мы недавно поженились. Ещё ходили по улице и держались за руки, даже
если в магазин шли. Всегда вдвоём. Я говорила ему: «Я тебя люблю». Но я
ещё не знала, как я его любила… Не представляла…" Людмила поехала вслед за мужем, прорвалась в отделение куда естественно никого из посторонних не пускали из - за радиации, ведь фактически каждый из них был живым реактором. Добилась, ухаживала за мужем все дни до смерти 13 мая 1986 года: "Стул двадцать пять – тридцать раз в сутки. С кровью и слизью. Кожа начала трескаться на руках, ногах… Все тело покрылось волдырями. Когда он ворочал головой, на подушке оставались клочья волос…А все такое родное. Любимое… Я пыталась шутить: «Даже удобно. Не надо носить расчёску». Скоро их всех постригли. Его я стригла сама. Я все хотела ему делать сама. Если бы я могла выдержать физически, то я все двадцать
четыре часа не ушла бы от него. Мне каждую минутку было жалко… Минутку и то жалко… (Закрывает лицо руками и молчит.)".
Но самые тяжёлые строки которые читать невозможно так как слёзы наворачиваются на глаза и мороз проходит по коже это воспоминания о смерти только что рождённой дочери, которую похоронили рядом с отцом. И о снах где Людмила видит свою семью счастливой: "Я помню сон… Приходит ко мне моя умершая бабушка, в той одежде, в которой мы её похоронили. И наряжает ёлку. «Бабушка, почему у нас ёлка? Ведь сейчас лето?» – «Так надо. Скоро твой Васенька ко мне придёт». А он вырос среди леса. Я помню… Второй сон… Вася приходит в белом и зовёт Наташу. Нашу девочку, которую я ещё не родила. Уже она большая, и я
удивляюсь: когда она так подросла? Он подбрасывает её под потолок, и они смеются… А я смотрю на них и думаю, что счастье – это так просто. Так просто! А потом мне приснилось….. Мы бродим с ним по воде. Долго-долго идём… Просил, наверное, чтобы я не плакала. Давал знак оттуда. Сверху. (Затихает надолго.)
Через два месяца я приехала в Москву. С вокзала – на кладбище. К нему! И там на кладбище у меня начались схватки. Только я с ним заговорила… Вызвали «Скорую» Я дала адрес. Рожала я там же… У той же Ангелины Васильевны Гуськовой… Она меня ещё тогда предупредила: «Рожать приезжай к нам». А куда я такая ещё поеду? Родила я на две недели раньше

срока…

Мне показали… Девочка… «Наташенька, – позвала я. – Папа назвал тебя Наташенькой». На вид здоровый ребёнок. Ручки, ножки… А у неё был цирроз печени… В печени – двадцать восемь рентген… Врождённый порок сердца… Через четыре часа сказали, что девочка умерла. И опять, что мы её вам неотдадим! Как это не отдадите?! Это я её вам не отдам! Вы хотите её

забрать для науки, а я ненавижу вашу науку! Ненавижу! Она забрала у менясначала его, а теперь ещё ждёт… Не отдам! Я похороню её сама. Рядом с ним… (Переходит на шёпот)

Все не те слова вам говорю… Не такие… Нельзя мне кричать после инсульта. И плакать нельзя. Но я хочу… Хочу, чтобы знали… Ещё никому не признавалась… Когда я не отдала им мою маленькую девочку. Нашу девочку… Тогда они принесли мне деревянную коробочку: «Она – там». Я посмотрела: её запеленали. Она лежала в пеленочках. И тогда я заплакала: «Положите её у его ног. Скажите, что это наша Наташенька».
Там, на могилке не написано: Наташа Игнатенко… Там только его имя… Она же была ещё без имени, без ничего… Только душа… Душу я там и похоронила…
Я прихожу к ним всегда с двумя букетами: один – ему, второй – на уголок кладу ей. Ползаю у могилы на коленках… Всегда на коленках… (Бессвязно). Я её убила… Я… Она… Спасла… Моя девочка меня спасла, она приняла весь радиоудар на себя, стала как бы приёмником этого удара. Такая маленькая. Крохотулечка. (Задыхаясь) Она меня уберегла… Но я любила их
двоих… Разве… Разве можно убить любовью? Такой любовью!! Почему это рядом? Любовь и смерть. Всегда они вместе. Кто мне объяснит? Кто подскажет? Ползаю у могилы на коленках… (Надолго затихает)"
Такое сочинить не возможно, представить себе не возможно такую глубину горя. И такой вот страшный выбор - отказаться от любимого мужа и не рисковать здоровьем ребёнка или быть до конца и рисковать... Тут не нужен ни Толстой, ни Достоевский, тут нужен писатель - слушатель, не конструктор человеческих душ, а врач который с минимальными потерями и минимальной правкой перенесёт речь людей на бумагу. Вот Светлане Алексиевич это удалось....
И вот это самая актуальная классика нашего времени. Да простят меня филологи, но 20 век он превратил львиную долю художественной литературы прошлых веков в пыльную макулатуру интересную в основном литературоведам, да отчасти историкам в плане познания тараканов прошлых эпох. Настолько сместились представления о добре и зле, прогрессе, счастье и несчастье, смысле жизни человека.